СЕМЬ ИСКУССТВ

Захаров удобно устраивается в экзотически-провинциальной Аризоне. Сделать это ему просто: он быстро адаптируется. Американские люди и животные нравятся ему: волшебники-кардиологи и любящие офицерские жёны, храбрые колибри и красивые тарантулы.

Григорий Яблонский

РУССКИЙ ПОЭТ НА RENDEZ—VOUS C МИРОМ

От редакции. В августе этого года на 85-м году жизни скончался Владимир Захаров, автор нашего Портала с 2020 года. Владимир Евгеньевич Захаров – всемирно известный ученый, физик-теоретик и математик, член Российской и Европейской академий наук, лауреат двух государственных и ряда международных премий, лауреат медали Дирака за достижения в теоретической и математической физике, один из самых цитируемых российских физиков. Захаров был профессором Аризонского университета (США) и Сколковского технологического университета (Москва). Памяти светлого человека, большого ученого и поэта посвящена нижеследующая статья его давнего друга и соратника.

Захаров и Cвобода

C чего начинает русский поэт свое предстояние Миру? С чего начинается Urbi et Orbi?

«Где найдёшь страну такую краше Родины моей?», и «Светит солнышко на небе ясное, цветут сады, шумят поля, Россия вольная, страна прекрасная»»… и «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна»….и «Читайте, завидуйте, я — гражданин…»

Или, с другой стороны

«Как сладостно отчизну ненавидеть,/ И жадно ждать ее уничиженья,/ И в разрушении отчизны видеть/Всемирного денницу пробужденья» (Печерин, классик русской русофобии). Кстати говоря, «Всемирного денницу», и а не «Всемирную денницу»…

и

«О, Господи, разверзни, расточи, /Пошли на нас огнь, язвы и бичи,/Германцев с запада, Монгол с востока,/Отдай нас в рабство вновь и навсегда,/Чтоб искупить смиренно и глубоко/ Иудин грех до Страшного Суда!» (Волошин, Максимилиан)

и финально:

«Лучший вид на этот город — если сесть в бомбардировщик» (Бродский)

И выдыхается — как итог: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать./ На Васильевский остров я приду умирать» (тоже Бродский, никакого противоречия)

Так вот, ничего этого нет у русского поэта Владимира Захарова, открывающего для себя Мир, мир вне России. Ностальгии — нет. Ненависти и жажды мщения — нет. Чувства вины, национальной ли, индивидуальной ли, — тоже нет! И нет преклонения перед западным сверкающим супермаркетом… Никакой особой миссии («мы не в изгнании, мы в послании») тоже не чувствуется.

Главное — нет запретов на то, на что смотреть, на кого смотреть! Ведь известно, что нельзя оборачиваться! Ни на то, что сзади, ни на тех, кто сзади. Смертоносно! Погубишь либо себя, как Адо, жена Лота, либо других, как Орфей — Эвридику.

Так вот — можно! Можно смотреть во все стороны, назад и вперёд!

Свободный взгляд свободного человека? Свободного? Скажем точнее, желающего быть свободным… А желания свободы в поэзии Захарова — действительно много.

«Свобода — это осознанная необходимость свободы», — сформулировал Дмитрий Александрович Пригов. Пожалуй, это лучшее, что он сформулировал. Можно и короче «Свобода — это желание свободы».

Желание Свободы представляется первичным.

Конечно, не всё возможно, даже для поэта, стремящегося к свободе «…Я хотел поговорить с птичкой, маленьким кардиналом, но уже не получится — улетел» (Захаров)

Захаров: Свобода и Русская Тоска

А теперь определим Свободу по-другому, не философски, отбросив гегелевский каркас.

Попросту, это — возможность движения, развития. Возможность принятия решений.

Широка шкала Свободы — от апатии до беспредела.

Тоска противоположна Свободе. Тоска — это удручающее многообразие решений, отказ от решения, суетливые движения духа. Бесформенное облако неопределённых, взаимоуничтожающих желаний.

Русская тоска (она же «уныние», она же «хандра») — феномен специфический. В ней слились «две тоски». Первая тоска, общечеловеческая, экзистенциальная, неизбежная, Конечность жизни и обречённость на существование в одном и том же теле не могут не вызывать тоскливых чувств. Вторая тоска — чисто русского происхождения, связанная с особенностями многовековой истории русской не-свободы. Это, конечно же, повлияло на поэзию, и Пушкин недаром упрекал русскую Музу в унынии: ей не до игривости. Вот цитата из «Домика в Коломне»

«Фигурно иль буквально: всей семьей,
От ямщика до первого поэта,
Мы все поем уныло. Грустный вой
Песнь русская. Известная примета!
Начав за здравие, за упокой
Сведем как раз. Печалию согрета
Гармония и наших муз и дев»…

А ещё ведь была тоска «заёмная», иностранная, порой байроническая, порой от «проклятых поэтов».

Со времён Пушкина (по крайней мере) и поныне — печаль, грусть, горе, скорбь и — в целом — тоска — вот лейтмотивы русской поэзии…Лермонтов, Тютчев, Некрасов, весь «серебряный век». О ХХ-м веке говорить не приходится.

Временами русская поэзия изображала бодрость. На поверку она оказывалась фальшивым бодрячеством (футуризм), скоротечной экзальтацией (солнечный Бальмонт, ананасно-шампанский Северянин), большой натужной ложью (вся поэзия соцреализма).

Более сложные явления, титанический оптимизм Маяковского и метеорологический оптимизм Пастернака, не поменяли основного потока русской поэзии. Бродский вернул его в прежнее унылое русло.

На таком фоне Захаров уникален. Он — профессиональный учёный, исключительно успешный в своей области. Он верит в Истину и возможность её достижения. Для русского поэта это удивительно. И он всегда готов к движению, дух его всегда неусыпно бодр. Это — бодрость неподдельная, первичная. «Дух праздности унылой» ему чужд.

Но он, Захаров — поэт русский, с младых ногтей инфицированный русской культурой. Поэтому Тоска («вещество тоски») — это основной материал, с которым он работает.

Написана целая «Поэма тоски»
Что поделаешь? Другого подручного материала у него нет…
А вообще что может получиться из Тоски? Многое…
Вселенский загул (Есенин).

«Гибельный восторг» (Высоциий)

Леденящее отъединение (поздний Бродский)

Но Захаров алхимически перегоняет, дистиллирует Тоску в тонкие возбуждающие субстанции Солидарности. И эти субстанции бодрят. Тоска приобретает другой смысл, давно принятый русским языком: Тоска по Идеалу.

Итак, из бесформенно-мрачного «Тоски-Облака» извлекается чудесный экстракт «Тоски-Идеала».

Доказательство? Пожалуйста!

«Когда сгустится

Когда сгустится вещество тоски,
Когда из редкой и холодной пыли
Возникнут звезды, в зеркале реки,
Чтоб отразиться, и о тех, кто были,

Напомнить нам, пока мы в их парад
И сами не включились, в мириады,
О тех,кто совершенней нас стократ,
Подумаем, не требуя награды
За этот подвиг воли и стыда,
Отчаянья, терпенья и труда.

Они так близко! Ты ведь слышишь их
Сорочий стрекот или там дельфиний,
На языке, тебе понятном, стих,
Как ветра шорох по вершинам пиний.
Когда душа у нас уходит в рост,
Мы знаем здесь, в Сибири и в Майами,
Мы, люди, — только мост, мы — только мост,
Подумайте, какая даль за нами!»

Вот смысл поэзии Владимира Захарова!

Захаров: Личное

Захаров и я принадлежим к одному и тому же поколению. В 70-х — 80-х годах мы попали в какое-то затхлое, тухлое место. Казалось, выхода из него нет. Отнюдь не чрево кита… Крысиный ход… Подземная коммуникация…Но, благодаря Горбачёву, мы выпозли из трубы, как из старой кожи. Слава Богу! «Поедем, брат!» — восклицает Захаров.

Лектор и исследователь, в 90-е годы он объехал весь Запад.

Наступила эпоха «Великого Переселения Учёных (ВПУ», эпоха «переселенцев-учёных». В прошлом веке на долю России выпало два таких переселения, Германии досталось одно, а всего в истории человечества было не менее пяти ВПУ.

Телесная свобода, физическая свобода перемещений благотворны. Движение заставляет думать: перипатетики это знали. Странствия врачуют тоску, — пусть на время. Для поэта исключительно важно поддаться «охоте к перемене мест» (Гёте, Байрон, Гумилёв). Поэтическая чувствительность откликается на новое окружение. Поэт жаждет анонимности, одиночества в толпе. На неназойливом фоне хора человеческих голосов он ясно различает голос Музы.

И не надо имитаций! Мир — не теле — «Клуб кинопутешествий». Мир — не виртуален.

Мир — открытый, разный! Банька с пауками, вечность по Свидригайлову, — не для поэта.

«Когда бы Вы знали, из какого сора…» Сор — так сор! Но разноообразный! И неправда, что человек, путешествуя, не меняется. Внутренний мир динамичен. Окружение влияет. «О, этот Юг! О, эта Ницца!» — писал Тютчев. Для поэта жить и умереть в Ницце лучше, чем в Сучане.

Захаров. Уровни Мира (Провинция, Метрополии, Весь Мир)

«Мир странствий», уитменовский поток Жизни «врасплох» заворожили Захарова.

Новый Мир является ему в трёх переплетённых ипостасях Это — триединство «Провинция Метрополии-Мир»

Провинция. Захаров обнаружил ёё на Западе. Она уютна и укромна. Весенняя Аризона, захаровская вторая «малая Родина». С провинции надо начинать освоение Всего Мира

Милая провинция с очаровательными семейными подробностями.

«Поутру проснулись птицы,
Дятел и его жена,
Жизни новая страница
Для прочтения ясна.

Дятел в шапочке червлёной
И в рубаже расписной
Рядом прыгает, смущённый,
С умной серенькой женой.

Свист её витиеватый
Без труда понятен мне
Кто-то крупно виноватый
Уличён в своей вине.

Солнце смотрит обновлённо,
Горы дальние видны,
Молча слушаю смиренно
Писк воинственной весны».

Захаров удобно устраивается в экзотически-провинциальной Аризоне. Сделать это ему просто: он быстро адаптируется. Американские люди и животные нравятся ему: волшебники-кардиологи и любящие офицерские жёны, храбрые колибри и красивые тарантулы.

«В пустыне Сонора / маки цветут / раз в несколько лет…»

«Боже, спаси Америку!» – вырывается у Захарова. А почему бы и нет?

Метрополии. Путешествия Захарова…Его тянет в культурные метрополии, на места высших человеческих достижений

Рим… Венеция… Брюссель…

«Венеция в декабре…
В соборе святого Марка
по-русски написано:
«Тишина!»»

По следам путешествий Захарова можно составить историко-культурный путеводитель

«От порта Отранто — путь на Левант.
A обратно с Леванта
этим путём прибыл в Рим
на встречу с перевёрнутым злобно крестом
апостол Пётр,
много позже — турецкая эскадра…
Авзонийская ночь.
в небесах сияют
италийские звёзды…»

И он замечательно остро чувствует Политику. Именно она даёт ему чувство преходящей, моментальной реальности.

«Русские в Европе

Я встану — нет шести часов,
Давно я не вставал так рано,
Пойду послушать бой часов
На главной площади Милана

Я европеец? Пусто так
У входа в магазин Легуме
Домов и неба кавардак
Потонет скоро в дымном шуме
…………………………………………….
Ох, нет, не европеец я,
Вон европейская семья
Идёт в мечеть — те европейцы!»

Это написано лет 10 тому!

Ещё

«Венеция

Каналы неважно пахнут.
Европа приходит в негодность,
Мир ветшает,
но здесь хорошо:
прохладно, сыро,
а какой вид!
Так размышляет
Пожилой русский литератор,
Некогда процветавший,
ныне с трудом попавший в Венецию,
усаживаясь на скамейку на площади,
откупоривая винцо.
Молодой темнолицый рядом
недовольно хмурится:
тамильскому тигру высокого ранга
старик срывает явку»

Тамильские тигры уже исчезли из политической реальности, а в поэтической реальности Захарова они остались.

«Весь Мир — Провинция». Так называется целый раздел книги. Термин «провинция» — отнюдь не презрение. Вообще, в захаровской поэзии нет омрачающего чувств превосходства, врождённого или приобретённого. А есть ощущение тотального единства, в котором Провинция, Метрополии и Весь Мир слиты в единое нерасчленимое поле человеческого братства, — поэтическая голография, если угодно.

Захаров и «Две Культуры»

Захаров — человек, соединивший две культуры, гуманитарную и ‘hard science’. высокообразованный и с мощной не-компьютерной памятью. Но, самое главное, он нисколько не стесняется этого, а сыплет — как из рога изобилия -именами и терминами. Это — правильно!

“Поэзия должна быть глуповата”… Пушкин обронил слова, которые толковали (толкли в ступе) 200 лет. Может быть, шутка, а, может быть, страшно сказать, глупость… К сожалению, сентенция эта была взята на вооружение поэтическими дураками и невеждами, проповедующими всепонятность поэзии: вся поэзия должна быть понятна всем, «сulture-free poetry».

Русская поэзия — в лучшие свои времена – не стеснялась показать свою образованность и учёность.

Во-первых, в поэтическом мире имена и термины складываются в завораживающую глоссолалию, музыкальный узор-заклинание, а то — в небывалую конструкцию — поверх времён и стран. «Россия, Лета, Лорелея…» — формула Мандельштама.

“Плещут волны Флегетона,
Своды тартара дрожат.
Кони бледного Плутона
Быстро к нимфам Пелиона
Из аида бога мчат”

Это — Александр Сергеевич

«Мореплаватель Павзаний
С берегов далеких Нила
В Рим привёз и шкуры ланей,
И египетские ткани,
И большого крокодила…
И какой-то сказкой чудной,
Нарушителем гармоний,
Крокодил сверкал у судна
Чешуею изумрудной
На серебряном понтоне»

Это — Гумилёв

А вот — Захаров — тоже из римской жизни, знакомой нам по сей день.

«Нерон бежит в траве по пояс,
Отбросив арфу и венок,
Нерон помчал свой бронепоезд
В пустой надежде на восток»

Но поэзия может быть и познавательной, не проигрывая в эмоциональности. Это — непросто, но возможно.

Вот — Ломоносов…

«Когда бы Аристарх завистливым Клеантом
Не назван был в суде неистовым Гигантом,
Дерзнувшим землю всю от тверди потрясти
Круг центра своего, круг солнца обнести;
Дерзнувшим научать, что все домашни Боги
Терпят великой труд всегдашния дороги
Вертится вкруг Нептун, Диана и Плутон
И страждут ту же казнь, как дерзкой Иксион»

(«Письмо о пользе Стекла»)

И Осип Эмильевич

«Был старик, застенчивый как мальчик,
Неуклюжий, робкий патриарх.
Кто за честь природы фехтовальщик,
Ну, конечно, пламенный Ламарк
Если все живое лишь помарка
За короткий выморочный день,
На подвижной лестнице Ламарка
Я займу последнюю ступень.
К кольчецам спущусь и к усоногим,
Прошуршав средь ящериц и змей,
По упругим сходням, по излогам
Сокращусь, исчезну, как Протей…»

(Мандельштам, «Ламарк»)

А вот Захаров, “Стихи о чистой математике”

«Не слонялся по притонам злачным
доктор Харди, чистый математик,
в Кембридже зелёном, по лужайкам
он гулял — вдвоём с Рамануджаном,
больше же один. И всё о числах
думал он, простых и совершенных.

Первая, Вторая мировая,
Поднялись и рухнули эпохи,
но простые числа так же просты
и от совершенных не убыло
дивного, мой друг, их совершенства.
Есть же нечто прочное на свете”

 

У Захарова — прочный фундамент. Очень прочный.

Мир — един. Единство это — поэтично и нетривиально. Почувствовать эту нетривиальность дано учёному и поэту Захарову.

Сознательно пытаясь соединить «лирику» и «физику», «элитное» и «простое», «underground» и «establishment», Россию и Мир, Захаров стремится к синтезу, «зашнуровыванию», в котором нуждается русская и мировая поэзия и — более того вся культура. Это — уникально.

Пожалуй, русская поэзия может предъявить это как новейшее достижение.

Апрель 2019 года